Николай Гумилев твердо намеревался прожить минимум до 90 лет: он почему-то был уверен, что только в старости можно быть абсолютно счастливым. Вот только проверить ему не дали…
Николай Гумилев — фигура мифологизированная в русской поэзии. Его биография даже заслонила его литературную деятельность. Но талантливый человек — талантлив во всем…
Квартира Гумилева была полна крыс. Ему объясняли, как от них избавиться, но Гумилев отвечал, что крысы у него домашние, разводит он их на случай голода, а с одной так и вообще за лапу здоровается.
Он сидел по вечерам у камина, читал горничной стихи по-французски, горничная чистила ему картошку, и они мечтали, что наступят времена без большевиков, когда Гумилев разбогатеет, станет есть на ужин жареных уток и купит себе аэроплан.
Но пока всего этого не было, а была Аня Горенко (фамилию прабабушки Ахматовой поэтесса возьмет позже), был сын Лёвушка, вот эта их квартирка, стихи, конечно, и еще — была Африка.
В Африку Гумилев всякий раз ехал, несмотря ни на что. Мог проснуться с температурой под 40, полдня бредить белыми кроликами — казалось бы, ну всё, помирает, но потом складывал вещички, выпивал рюмочку и бегом на поезд.
Из Африки Гумилев тащил всё, что только можно, дома у него стояло большое чучело черной пантеры, зимой он ходил в шубе из убитого им леопарда, Музей Этнографии пополнялся благодаря Гумилеву ценнейшими коллекциями — и все вроде счастливы, все, кроме самого Гумилева, которому всё равно чего-то не хватало и всё равно было одиноко.
«Путешествовать по Африке отвратительно, — говорил он. — Жара… Чем ближе к экватору, тем сильнее тоска. В Абиссинии я выходил ночью из палатки, садился на песок, вспоминал Царское, Петербург, северное небо и мне становилось страшно, вдруг я умру здесь от лихорадки и никогда больше всего этого не увижу».
Но не заболел он там никакой лихорадкой, не умер от жажды, не упал с верблюда, не погиб от копья бешеных сомалийцев, у которых только убившему безоружного человека разрешено жениться, не умер от тифа в конце концов, а ведь уж тифом-то в те годы кто только ни болел.
Надежда Тэффи, например, болела. Она лежала в Париже в больнице, и её навещал Биншток. Ей было до того плохо, что она даже новости слушать не хотела.
«Я утомлять не буду, — говорил ей Биншток. — Я только одно. Новость. Гумилев расстрелян».
***
Есть у Гумилёва, как у каждого большого поэта, прямые пророчества о своей судьбе, его беззлобные строчки, посвященные рабочему:
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит…
Пуля им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Выписка из протокола заседания Петрогубчека
от 24 августа 1921 года
Гумилев Николай Степанович, 35 л., б. дворянин, филолог, член коллегии «Из-во Всемирной Литературы», женат, беспартийный, б. офицер. Участник Петр. боев. Контр-револ. организации.
Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу.
Верно: подпись неразборчиво.
Допрашивал Гумилева следователь Якобсон. Приговор утвердил негодяй из негодяев, на чьей совести жизнь нескольких русских поэтов, — Яков Агранов. Тот Агранов, который станет «основателем и главой «Литконтроля» ОГПУ — самой жестокой в мире цензуры. Он, Агранов, в 1930-х станет замом Ягоды и уже из рук Сталина получит сначала квартиру в Кремле, а потом — классические девять граммов свинца в затылок…
***
Блок, вечный оппонент Гумилева, глубочайшим образом ему симпатизировал…
Существует известный инскрипт Блока на книге Гумилева: «В подарок Гумилеву, чьи стихи я читаю не только днем, когда не понимаю, но и ночью, когда понимаю». Но все-таки однажды Чуковскому он о нём сказал: «Странный поэт Гумилев. Все люди ездят во Францию, а он в Африку. Все ходят в шляпе, а он в цилиндре. Ну, и стихи такие — в цилиндре»…
Свидетель гибели Гумилёва (чекист): «Да… Этот ваш Гумилёв — нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из Особого отдела произвёл впечатление. Пустое молодечество, но всё-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж, свалял дурака. Не лез бы в контру, шёл бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны…»
В ЧК он держался мужественно, на вопрос конвоира, есть ли в камере поэт Гумилёв, ответил:
«Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв».
На стене камеры Кронштадской крепости, где последнюю ночь перед расстрелом провёл Гумилёв, были обнаружены нацарапанные стихи.
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград…
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
Я не трушу, я спокоен,
Я — поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным —
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу —
Знаю — город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.
Гумилев намеревался прожить минимум до 90 лет: он почему-то был уверен, что только в старости можно быть абсолютно счастливым. Вот только проверить ему не дали…
По материалам: Ольга Андреева
