Княжна Мария Прокофьевна Эристова-Шервашидзе (1890(5)-1986) навсегда останется в памяти как одна из самых красивых женщин ХХ века. Она была музой художника Савелия Сорина и знаменитого грузинского поэта Галактиона Табидзе.
Княжна Мэри всегда, даже в очень преклонном возрасте, была окружена воздыхателями. В то же время, ее биография поистине аристократична: в ней нет ни публичных драматических скандалов, ни запутанных любовных историй.
Отец Мэри, Прокофий Шервашидзе, был князем, генерал-майором и членом Государственной думы Российской империи.
Юная Мэри и её сестра Тамара, рожденные в Грузии, в Батуми, еще в раннем возрасте переехали с семьей в Петербург.
Благодаря своей внешности и аристократичным манерам Мэри стала фрейлиной императрицы Александры Федоровны.
В подтверждение тому, как сильно восхищались юной красавицей при дворе, рассказывали такую историю. Княжна, которая всегда и везде опаздывала, однажды вошла в зал на панихиду по одной знатной особе позже императора. Это было вопиющим нарушением протокола и наказание должно было последовать незамедлительно. Но Николай II лишь взглянул на девушку и сказал: «Грешно, княжна, быть такой красивой».
После революции 1917 года, Мэри с семьей вынуждена была уехать в Тифлис. Грузинская столица стала убежищем для российской интеллигенции того времени. Именно там Савелий Сорин создает свою, пожалуй, самую известную картину — портрет княжны Мэри.
По легенде, много лет спустя полотно «поселилось» в спальне принцессы Монако Грейс Келли. Проснувшись, она сначала смотрела на картину и лишь потом в зеркало, определяя, таким образом, хорошо ли выглядит сегодня.
А в 1915 знаменитый грузинский поэт Галактион Табидзе создает поэтический цикл «Мери». Какой именно Мэри посвящено это творение — почти ни у кого не вызывает сомнений. Биографы Галактиона пишут, что молодой и очень бедный поэт однажды встретил красавицу княжну в парке, она прошла мимо, даже не заметив его, а он с этого момента был обречен любить её до конца жизни. Однако Мэри всегда утверждала, что с Галактионом Табидзе знакома не была, и стихов его не читала. Последнее, к сожалению, скорее всего, правда. Шервашидзе обожала родную Грузию, тосковала по ней в последующей эмиграции, но ни писать, ни читать по-грузински не умела. И даже поэма «Витязь в тигровой шкуре», которая всегда лежала на её прикроватном столике, была не на родном языке, а в русском переводе.
Единственная любовь знаменитой красавицы
Мэри всю жизнь любила только одного мужчину.
Она повстречала бравого улана Гигошу Эристова еще в Петербурге. Но, как известно, фрейлины императрицы не могли выходить замуж. Уже после Революции, в 1919, она обвенчалась со своим избранником. Георгий Николаевич Эристов (Эристави) был праправнуком грузинского царя Ираклия II.
В 1921-ом году советские войска вошли в Грузию, и Мэри с мужем была вынуждена отправиться дальше — в Константинополь. Первые месяцы там прошли в постоянном веселье. Но беззаботное время было недолгим. Очень скоро деньги закончились, да и политическая обстановка становилась неспокойной. Супруги решили перебраться в Париж. Там Мэри впервые была вынуждена пойти работать. Для нее, чьей красотой восхищалась половина Европы, княжны по крови, звезды светских салонов — это было ново. К счастью, она встретила князя Дмитрия Павловича, состоявшего некогда в романе с Коко Шанель. Он и «сосватал» ей княжну в качестве модели.
Надо сказать, что и славянская, и загадочная кавказская красота в ту пору приводили европейцев в восторг. Кроме того, дворянки из уже не существующей Российской империи своими выразительными, «породистыми» чертами лица сильно контрастировали с обычными, «хорошенькими» манекенщицами. Четкий профиль Мэри, выразительные глаза и благородная осанка очень быстро возвели её в ранг лучших моделей модного дома Chanel. Но Мэри, была не просто манекенщицей. Её приглашали на званые вечера и литературные собрания, она блистала на открытии Русского корпус-лицея имени Николая II в Версале и на освящении Русской гимназии. Известнейшие фотографы начала века считали за честь поработать с ней. На показы с её участием публика шла толпами. О красоте и утонченных манерах княжны судачил весь Париж.
Именно Мэри впервые вышла на подиум в строгом и одновременно роскошном жемчужном ожерелье Chanel. По сей день нитка жемчуга на шее дамы является символом аристократичности и хорошего вкуса.
Несмотря на успех в качестве манекенщицы, Мэри воспринимала работу на этом поприще как унижение. После паркета Зимнего Дворца, ходить по подиуму казалось ей ниже собственного достоинства. Поэтому при первом же удобном случае, княжна покинула модный мир. И даже спустя время, она не любила вспоминать о своем модельном опыте.
Жизнь княжны после ухода из Дома Chanel сложилась довольно печально. В 1946 году погиб любимый муж Гуца. Верная жена, она очень тяжело переживала его уход. В 60-е она добровольно запирает себя в доме престарелых — правда, очень дорогом.
Здесь у Мэри было три комнаты с пышной меблировкой. Тогда же она получает наследство: бывший поклонник решает «подарить» ей 50 тысяч долларов. Однако жест давнего воздыхателя оставляет грузинскую красавицу равнодушной: она продолжает жить одна в своем пансионе вплоть до самой смерти.
До самого последнего дня княжна Мэри оставалась иконой стиля. Любое её появление на публике вызывало восторг. Но, кажется, она совсем не обращала внимания на всеобщее обожание. Она пришла в этот мир, также как и ушла из него: полная чувства собственного достоинства, с гордо поднятой головой и уверенной походкой.
В заключение — стихотворение Галактиона Табидзе, посвящённое княжне Мэри.
Мэри
Ты венчалась этой ночью, Мэри,
Злобный рок с другим тебя венчал!
В синеву очей твоих химеры
Подмешали черную печаль.
Догорали тусклые лампады,
Трепетали тени над венцом,
Пелена таинственной надсады
Омрачала милое лицо.
Нежный запах роз теснил дыханье,
В небо — по пылающим столпам —
Женщин, утомленных ожиданьем,
Возносилась тщетная мольба.
Я внимал твоей бездумной клятве
И поныне не пойму никак:
Чем же это — клятвой иль проклятием —
Был скреплен тот несуразный брак.
Кто-то плакал, будто ненароком
Обронил бесценный талисман,
А на праздник не было намека —
Были слезы, горе и обман.
И, оставив этот ад, незряче
Я бродил по улицам пустым.
Дул осенний ветер леденящий,
Дождь хлестал по сирым мостовым.
Думами беспутными ведомый,
В непроглядной темноте плутал,
К твоему — родному сердцу — дому
Привела меня моя печаль.
Стройные знакомые осины
Обступали милые места,
И о чем-то — тягостно-осеннем
Шелестела надо мной листва.
Не о том ли, Мэри, дорогая,
Что, взошедши только, навсегда
Закатилась, трепетно мигая,
Путеводная моя звезда?
Не о том ли, что угас навеки
В темноте мерцающий маяк?
Что унес надежду хищный ветер
И на землю опустился мрак?
Для чего ловил я неба вспышки,
Слушал тайный шёпот тополей?
И кому был нужен мой «Могильщик»,
«Я и Ночи» кто внимал моей?
Бушевало дикое ненастье
Под покровом беспросветной тьмы…
И заплакал я, как лир несчастный,
Лир, забытый богом и людьми.
1915
