Посты в блоге психолога Михаила Лабковского собирают тысячи шеров, на индивидуальный прием записаться могут разве что олигархи, а на лекции (которые называются публичными консультациями) собираются тысячи человек. В основном, к нему обращаются женщины в поиске ответов на простые и главные вопросы: как выйти замуж, наладить отношения в семье и найти свое призвание. Мы попробовали выяснить, могут ли «6 правил Михаила Лабковского» изменить жизнь.
— Вы некоторое время учились и работали за рубежом. Есть ли разница между тем, как люди относятся к идее получения психологической помощи в России и других странах?
— Конечно, разница есть. У нас люди более закрытые, и обращение к психологам так пока и не стало культурой. На Западе народ более открытый; говорит, что думает и что чувствует. У людей есть понимание, что для того, чтобы иметь высокое качество жизни, надо работать — в том числе и над психологическими проблемами. Там в школах работают целые группы психологов, и поэтому все с детства привыкают к идее, что можно обратиться за помощью к специалисту.
— А в том, что касается склонности к внутренней работе, есть ли какая-то национальная специфика? Есть ощущение, что в России люди, например, склонны к исповедальным практикам: за водкой в купе попутчику выложить всю свою жизнь, к примеру.
— Но представьте, что у вас ангина. От того, что вы поговорите с другом и пожалуетесь на жизнь, ведь ничего не изменится, правда? Психика — это функция центральной нервной системы, и ее расстройства — это расстройства организма. Что толку сидеть со сломанной рукой в купе? Не срастется! Или срастется как попало. Ошибочно считать, что есть проблемы соматического характера, а есть психология, которая стоит особняком и касается не физиологии, а каких-то высоких материй. Россия — особенная страна, здесь есть определенный культ страданий, в том числе связанный и с православием. Потребность быть жертвой. Как ведь принято говорить — «Христос терпел и нам велел». С религиозной точки зрения это оправданно: чем больше страдаете на этом свете, тем легче будет на том.
— Как дать людям понять, что психическое расстройство — это не инвалидность?
— Ну вот я и пытаюсь дать это понять: выступаю на лекциях, написал книгу, веду передачи. Моя задача, как я ее вижу, — убедить людей, что проблема решаема. Многие думают, что она нерешаемая, что так устроена жизнь, что мучиться — нормально: в конце концов, не одни мы так страдаем. Что это и есть сама жизнь. Есть этому и научное объяснение: до трех лет у детей некритическое сознание, они принимают такую жизнь как данность. Поскольку в России семьи вообще агрессивные, страдание начинается еще с раннего детства — к нему есть привычка.
«В основе моего метода лежат принципы бихевиоризма — я работаю с поведенческими механизмами»
— Почему же тогда мы так стремимся к избавлению от страдания?
— Желание не страдать и реальность оторваны друг от друга. Чтобы выйти из этого замкнутого круга, надо поверить, что жизнь можно изменить. Есть в психологии такое понятие — «выученная беспомощность». В 1950-х годах провели эксперимент: посадили собаку в клетку и время от времени били током. Собака металась, металась, а потом перестала, и, когда ее перевели в новую клетку с открытой дверью, она даже не пыталась убежать — ей это начало казаться бессмысленным.
Потом выяснилось, что если ребенка до восьми лет все время обламывать, ругать его за все и все ему запрещать (типа «Не лезь», «Не трогай», «Ты тупой»), то такой ребенок, когда вырастет, никогда ничего не захочет по-настоящему, на всю жизнь. Это и есть синдром выученной беспомощности. Такие люди ни за что не берутся, никуда не стремятся. Им кажется, что вся жизнь — лишь череда проблем и их решений. Год работал — на неделю в Геленджик. Нужно понять, что жизнь может быть другой, что можно жить и не напрягаясь, не принося себя в жертву. Организм начинает отвечать взаимностью, когда ему что-то даешь. Вот возьмем, к примеру, меня. Я ведь тоже не всегда был таким, как сейчас.
— Это каким?
— Ну, таким позитивным, более-менее здоровым. Я был полным психом, курил три пачки в день и стал уже «сыпаться». Начались проблемы с сердцем. Перестал курить — и сердце встало на место, и легкие расправились, и дышать стало хорошо. Так и здесь: надо быть к себе внимательнее, не жалеть на себя денег, не убивать себя, и организм на это живо среагирует.
— А как вообще понять, что тебе нужна психологическая помощь?
— Есть два критерия: когда твоя проблема долго продолжается и когда ты пытался ее решить, но не смог. Средний период депрессии — полгода. Какое-то время люди пытаются найти внешнее объяснение проблемы — например, кто-то из близких умер или еще что-то плохое произошло, но когда внешних причин уже нет, а тебе все еще плохо, это повод обратиться к специалисту.
Или если ты не получаешь удовольствия от жизни на протяжении долгого времени. Бухнул, на море поехал, трусы новые купил, а тебя не вставляет? Тоже повод для беспокойства. Можно начать с психолога — если он вменяемый и поймет, что есть работа для психиатра, он перенаправит. Психиатров многие боятся — того, что поставят на учет, что накормят таблетками, которые сделают тебя овощем. Но суть работы антидепрессантов просто в том, чтобы нормализовать метаболизм нейротрансмиттеров, так как это влияет на настроение. Они не «глушат» психику — просто настраивают то, что плохо работало. А еще можно сочетать прием препаратов с психотерапией.
— Какая из школ психотерапии вам ближе?
— У меня свой авторский метод, я никакой школы строго не придерживаюсь. Но в основе моего метода лежат принципы бихевиоризма — я работаю с поведенческими механизмами. Раньше занимался психоанализом, но понял, что, когда пациенту приходится ходить на терапию по пять лет, это туфта. Должна быть положительная динамика. Я считаю, что уже через две-три недели пациент должен почувствовать, что что-то сдвинулось с мертвой точки. Хотя на полное излечение, конечно, нужно больше времени. Я сразу говорю — если через пару недель ничего не начнет меняться, значит, совместная работа не получается, не надо тратить мое время и свои деньги.
— Насколько хорошо пациенты понимают, зачем они вообще пришли?
— Пациент не должен понимать цель, ему достаточно уметь объяснить проблему, как-то вербализовать свое состояние. На первом занятии за 45 минут он обычно только успевает рассказать про свои переживания. А в конце я говорю: «Задайте мне вопрос». А вот вопрос они часто не могут сформулировать.
— Разве это не очевидное «Что делать?»
— Как ни странно, нет. Пациенты говорят что-то вроде «Мне плохо». Я отвечаю, что это не вопрос. И я не могу ему ничего предлагать — надо, чтобы он сам дошел до сути проблемы, я не могу ее предлагать.
— Наверное, для многих способность сформулировать запрос уже обладает терапевтическим эффектом?
— Да. Ведь моя задача — решить его проблему так, как он ее видит, а не так, как вижу ее я. Когда я был обычным психологом, психоаналитически ориентированным, я, как и все, спрашивал про маму с папой, про детские травмы. Но потом понял, что это не работает: ведь как то, что произошло в твоем детстве, решит твои нынешние проблемы?
Человека формирует множество факторов в окружающей среде. Бывает так, что у человека идеальные родители, в попку целуют, на руках носят. Но сами — тревожные невротики, они вроде ничего плохого ему не сделали, но у него уже специфическая наследственность. Или воспитывали нормально, а потом он попал в дурную компанию. А главное, бэкграунд никак не объясняет то, почему у тебя сейчас жопа. Человек оказался в проблемной ситуации потому, что у него так психика сформирована, а почему конкретно и на каком этапе это случилось, не настолько важно — важно изменить текущую ситуацию.
— То есть знание причин своих проблем не помогает тебе их решить?
— Вы знаете, я, конечно, могу иногда пять минут поговорить про детские травмы, потому что люди этого ожидают и деньги платят. Это такая успокоительная формальность, знаете, как в анекдоте: «Бог спустился на землю и пошел в районную поликлинику работать участковым врачом. К нему в кабинет заезжает инвалид, врач кладет ему руку на голову и говорит: «Встань и иди!» Тот встает и выходит. Его в коридоре спрашивают: «Как доктор?» Он отвечает: «Говно, даже давление не проверил».
Я не занимаюсь проблемами человека с работой, мужем, детьми и так далее. Я занимаюсь изменением его психики. Мозг работает как компьютер, считывая все, что с нами происходит, и формирует нейронные связи. Совокупность этих связей и определяет психику конкретного человека. Многие схемы (например, привычка к страданию) закладываются очень рано, за счет повторяемых действий взрослых мозг приспосабливается к определенным реакциям. Многие из этих реакций происходят на автопилоте, и мы часто принимаем решения до того, как это осознаем. Я помогаю формировать здоровые нейронные связи, развивать их гибкость. По своей методике я близок к геронтологам, которые так воюют с деменцией, давая пожилым людям задания делать что-то непривычное. Пиши справа налево, ходи задом наперед, учи стихи на иностранном языке — делай новое, чтобы мозг не деградировал.
«Я нашел работающую методику и оказался популярнее, чем Фрейд. Но это еще не настоящая популярность»
— Есть исследования о том, что медитация тоже влияет на нейропластичность мозга.
— Это, простите, полная чушь. Не могут никакие мысли влиять на мозг, он опирается только на действия. Это как перед зеркалом повторять себе: «Я самая обаятельная и привлекательная». Не сработает. Работает то, что ты встала, вышла непричесанная из дома, подошла к мужику и взяла его за яйца.
— У вас в основном женская аудитория?
— Примерно 70 на 30 в пользу женщин.
— Как думаете, почему так?
— Женщин всегда больше во всех культурных местах — лекции, театр, концерты, выставки. У них более пластичная психика, они более обучаемые, более любопытные и открытые. И больше готовы обратиться за помощью — мужчины чаще считают, что сами должны решать свои проблемы. Таких я обычно спрашиваю: «А вы себе зубы тоже сами сверлите или как тряпка идете к стоматологу?» Они задумываются.
— Но женщины выбирают именно вас, на вас очень большой спрос.
— Просто я нашел работающую методику и оказался популярнее, чем Фрейд. Но это еще не настоящая популярность. Вот то, что меня пригласили в Оксфорд и Кембридж лекции читать, — это уже похоже на спрос.
— Вы учите женщин быть независимыми и прислушиваться к собственным желаниям, и при этом у вас достаточно директивная манера высказывания. Не получается ли так, что приходит женщина на вашу лекцию и так же покорно принимает «сверху» новую программу поведения?
— Во-первых, я говорю то, что я сам думаю. Как любой спикер, я рассказываю про себя, свое видение мира, я им делюсь. Но мои 6 правил, на которых основаны изменения психики, действительно абсолютно директивные — так психология работает. На приеме с пациентом я так не разговариваю.
А вообще, когда я решил собственные проблемы, то столкнулся с тем, что стало неинтересно психологом работать. А знаете, кому интересно погружаться в чужие проблемы? Тому, у кого своих тараканов хватает. Я поднял стоимость консультаций и практикую достаточно мало, зато часто читаю лекции. Видимо, у меня есть потребность в признании и я ее полностью удовлетворяю таким образом.
Вообще, у желания заниматься чужими проблемами не очень позитивные корни. Ко мне однажды пришла девочка на прием. Помогает животным искалеченным, у которых нету глаз, отбиты почки, практически кишки на асфальте. Вы готовы этим заниматься? И я не готов. С точки зрения гуманизма она святой человек, но очень психически нездоровый. Ее деятельность соответствует ее уровню переживаний по поводу самой себя. Большая эмпатия предполагает наличие собственных переживаний, литература и другое искусство никого добрее не сделают.
