Галина Вишневская — женщина с необычайно твердым характером и непростой судьбой. Она пережила блокаду, смерть сына, эмиграцию. Но не сломалась и вопреки всему смогла обрести счастье. Она говорила: «Я счастливый человек: мне были даны тяжелые испытания и даны были силы пережить это, слава Богу». Ее настойчивость, стойкость, красота и ум помогли ей добиться многого. Она пела на крупнейших сценах мира — «Ковент-Гарден», «Метрополитен-опера», «Гранд-Опера», «Ла Скала», «Мюнхенская Опера» и др. Прожила в счастливом браке с Мстиславом Ростроповичем 52 года и вырастила двух дочерей. Успех и счастье дались ей непросто — вы почувствуете это, познакомившись с ее цитатами. Они заряжены такой силой, которая невольно передается всем, кто их читает. Предлагаем Вам 20 самых ярких.
- Конечно, впечатления детства формировали мой характер. Что и говорить, характерец у меня был не сахар. Если же ставила перед собой цель — шла напролом, отстаивая свою правду, свое право, и тут «хоть кол на голове теши».
- Время было страшное, и нравственно выживали те, в ком не был побежден дух.
- В какой бы прокопченной землянке или убогом, разбитом клубе мы ни выступали — всегда за полтора часа до начала спектакля артисты начинали гримироваться и одеваться столь же тщательным образом, как если бы им предстояло выходить на самую блистательную из сцен… Здесь я поняла, что искусство — не кринолины, не сказочно-счастливые короли и королевы, а тяжелый, изнурительный труд. И если хочешь быть большой актрисой, надо быть готовой ко многим, многим жертвам.
- На сцену приходилось выходить ежедневно. Это приучило меня к постоянному тренажу, и с тех пор всю свою жизнь я работаю, репетирую каждый день. Суровая школа, пройденная мною в самом начале творческого пути, помогла мне так надолго сохранить голос и сценическую форму.
- Галина Уланова танцевала Джульетту до пятидесяти трех лет, но более юной Джульетты я никогда больше не видела ни на экране, ни на драматической сцене, не говоря уже о балетной.
- Русские люди не только от счастья, но и от ярости плясать умеют.
- Опять же чувствую за своей спиной всю Россию, что если спою неудачно, то все кончено, Россия погибла… Нас же с детства так воспитывают, и мы за границей идем на сцену с таким видом, будто закрываем грудью стреляющий пулемет… Родина-мать зовет!
- Часто, сидя в ложе и слушая какой-нибудь спектакль, я наблюдала за публикой в зале: какие усталые, бессмысленные лица! Никакой заинтересованности в том, что происходит на сцене. Не аплодируют артистам. Им это искусство не нужно. Отсутствие в театре культурно подготовленной публики привело к ненужности выдающихся дирижеров, выдающихся вокалистов. Публика не понимает, не различает, кто дирижирует сегодня, а кто дирижировал вчера. Она не ощущает качества. Как же должен выкладываться артист на сцене, чтобы встряхнуть этого замотанного, не заинтересованного ни в чем человека и заставить его слушать спектакль, сопереживать! Поэтому главным в опере стала не музыка, а слова, выговариваемые в сопровождении музыки, чтобы донести смысл, содержание спектакля. Отсюда и драматизация советского искусства, преувеличенные эмоции, утрированное слово, жест, форсирование голосов. Все должно быть сильнее, чем нужно, иначе публика тебя не понимает. Когда советские певцы выезжают за рубеж, их часто критикуют за внутренний напор, преувеличенность игры, за резкость голосов, за отсутствие в пении кантилены, вокальной музыкальной фразировки. Но это — наш стиль, это стиль советского театра. Не случайно в России так мало исполняется музыка Вивальди, Генделя, Гайдна; не ставят опер Моцарта, и за все двадцать два года, что я пела в Большом театре, только «Свадьба Фигаро» шла на этой сцене. Потому что слушать такую чистую музыку нужно не с натянутыми до предела нервами и партийным выговором в мозгах, а спокойно сидя в кресле, отдавшись блаженству восприятия вечной красоты.
- Гения нельзя создать, его можно только убить.
- Я убеждена, что женщине, чтобы блестяще выглядеть всю жизнь, нужен хороший, надежный муж, которым она могла бы гордиться и ходить с высоко поднятой головой.
- Мы рождаемся, чтобы умереть. Как мы проведём время между двумя этими событиями, зависит только от нас.
- В молодости еще можно найти в себе силы принимать с юмором тычки и затрещины, но с годами, когда внутреннее зрение становится безжалостным, жизнь бесстыдно обнажается перед тобой и в уродстве своем, и в красоте. Ты вдруг неумолимо понимаешь, что у тебя украдены лучшие годы, что не сделал и половины того, что хотел и на что был способен; становится мучительно стыдно перед собой, что позволил преступно унизить в себе самое дорогое — свое искусство.
- Самое главное — это не давать воли отчаянию.
- Ничто никогда не уходит из жизни. Все идет рядом. Это продолжение жизни. И Ростропович никогда не уйдет из моей жизни. Просто его долго нет. Он должен приехать. Всю жизнь мы с ним встречались и расставались. Все 52 года. Он возвращался с гастролей: «Ух, наконец, я дома!» Вот откроется дверь, он войдет с виолончелью и скажет: «Наконец-то я дома!»
- Если ты хочешь совершить какой-нибудь поступок, то, сначала подумай — ты хочешь подниматься вверх или падать вниз.
- Никому не жалуюсь, хожу, задрав голову, назло всем моим завистникам, и торчу у них как кость в глотке.
- Я создавала вокруг себя стену, через которую люди не могли пробиться ко мне, а сама я не шла им навстречу. Эта черта была во мне всегда.
- Жизнь научила меня всегда быть готовой за себя постоять, и с годами эта необходимость превратилась в потребность создать свою собственную крепость, быть независимой, недосягаемой. Иметь возможность закрыть за собой дверь.
- Для меня во время исполнения роли все, что я делаю на сцене, так важно, как вопрос о жизни и смерти. Если бы мне отрезали голову, только тогда я не смогла бы допеть спектакль.
- Родители вместе не жили, воспитывала меня бабушка и ласково называла «сироткой». Перед глазами постоянно были пьянство, улица. Вот именно поэтому я изо всех сил и старалась не повторить неприятный опыт. Когда завела семью, детей своих стала воспитывать совсем по-другому. Дочери — самые близкие мои люди. Им я могу сказать абсолютно все и больше никому. Меня очень изменил мой муж. Ведь у Славы была другая семья. Отец и мать — музыканты, они его очень любили. Слава жил в других условиях. С ним я стала более мягкой женщиной. А до нашей встречи была резкая, иногда даже грубая. Это все из трудного детства, из одиночества, из войны. Я же в блокаду в Ленинграде осталась одна. Бабушка умерла, меня нашли еле живую. Надо было выживать, бороться во что бы то ни стало! Помогли мечты. Я представляла себе, как кончится война и как я буду петь на сцене.
